Книга - не монография, а именно книга, о чем ниже - Дмитрия Сергеевича Мережковского о Данте, впервые вышедшая на родине автора в 1997 г., спустя почти шесть десятилетий после ее создания, в томском издательстве "Водолей" тиражом 1000 экз., сколь бы ни был труден объект ее изучения, достойна того, чтобы ее прочли педаги, историки и словесники. Существенный недостаток томского издания - отсутствие хоть какого-нибудь комментария. Даже кратенькая, в два абзаца, аннотация, ему предшествующая, не удосужилась сообщить, в какие конкретно годы и где создавалась эта вещь. Надо полагать, и история книги, и достойный комментарий к ней появятся в ближайшем будущем, в очередном томе собрания сочинений Д.С. Мережковского, выходящем ныне в московском издательстве "Республика" под редакцией О.А. Коростелева (собственно, с его слов я и знаю о готовящемся томе).
Из внимательного чтения текста Мережковского ясно, однако, что "Данте" сочинялся им в середине 30-х гг., частью - в муссолиниевской Италии (о политических надеждах Мережковского на дуче достаточно хорошо известно). Впрочем, с тем же успехом книга могла быть написана и двадцатью годами ранее. Дело в том, что, как и все поздние писания Мережковского, "Данте" - в самой главной сущности, книга не столько о Данте, сколько о том, что "Карфаген (коммунизм) должен быть уничтожен". За полтора десятилетия изгнания, разумеется, надежды на то у автора поубавилось. Надежды - да, но не веры. Именно с помощью веры (или благодаря ей) надеется Мережковский теперь "уничтожить Карфаген", отчего и пишет о Данте (ранее, если судить по его сочинениям, в круг "вечных спутников" Дмитрия Сергеевича не входившего) целую книгу. Уж кто-кто, а Данте-то как раз верил.
Именно вера, вера и любовь величайшего в истории человечества изгнанника и стала главной, нет, пожалуй, единственной темой книги о нем другого изгнанника. Потому я и назвал в самом начале рецензии эту вещь именно книгой, а не монографией. Дополню. Из сочинения Мережковского совершенно невозможно понять, например, какова разница между гибеллинами и гвельфами, и уж тем более - между черными и белыми гвельфами. А ведь без этого понимания исходной политической ситуации, нельзя понять и Данте-политика, что (каждый, кто приступал к чтению "Божественной комедии" - с этим согласится) в конечном счете приводит к невозможности понять Данте вообще.
Из сочинения Мережковского невозможно толком понять и Данте-теолога, и Данте-ересиарха, хотя и тому, и другому, казалось бы, посвящено много страниц. Причина здесь в том, что Мережковский писал СВОЕГО Данте и своего "Данте" - для посвященных, точнее, образованных иначе, нежели мы. Но даже и имея в виду прежде всего такого читателя, способного понять автора, не заботящегося о далеких экскурсах в историю культуры, религии и политики, даже и при этом Д.С. горчайше и неустанно на протяжении всей книги повторяет: Данте - забытый поэт, Данте, к несчастью, никому не нужный поэт, а между тем - посмотрите...
Это "посмотрите" зовет не "почтить величайшего поэта", нет, оно увлекает за собой лишь способных заглянуть в самые глубины его тайнописи, внять призыву с высочайших вершин, до которых, быть может, достиг в истории человечества один лишь Данте, и устремиться за ним, за призывом духа.
Без знакомства с этой поздней книгой самого Мережковского познать до конца нельзя, но и нельзя с этой книги начинать знакомство с Данте. Только уже войдя в мир флорентийского изгнанника, только намучившись с попытками разобраться в нем, только уже ухватив что-то существенное, стоит открыть работу Мережковского. А во время мучительного чтения "Новой жизни", "Пира", "Монархии" и "Комедии" - до Мережковского - надо обращаться к другим книгам.
Часто, говоря о больших писателях, определяя их основное отличие от талантливых беллетристов, мы приводим решающий довод: миротворчество. Виртуальные миры, например, Толстого и Достоевского рознь, разумеется, мирам Дюма и Толкиена. Даже и последних разделяет Terra incognita. А уж мир Достоевского в сравнении с миром Толстого - иная галактика.
В случае же с Данте говорить приходится не мирах и землях, даже не о галактиках - о Вселенной. Пусть он строил свое мироздание по образцам средневековой теологии и философии (об этом у Мережковского сказано немало и хорошо), но что по большому-то счету в нашем маловерном сегодня осталось от них?.. Только ересиарх Данте (о, не для всех, не для всех, увы, для совсем немногих).
Данте-ересиарху, Данте-католику и Данте - строителю новой церкви, церкви не Отца и Сына, но Отца, Сына и Духа, даже более - грядущей церкви Духа и посвящена книга Мережковского.
"Не два, а Три!" - из статьи в статью, из книги в книгу повторяет русский изгнанник в последнее десятилетие своей жизни. Два - это антагонисты Восток и Запад, большевизм и человечество, даже Сын и Отец (Сын против Отца, как церковь христианская против римской империи и иудаизма, как еще протестантизм contra католичество), два - это неодухотворенность, это противоборство, это война. Три - грядет, Три спасет мир и "разрушит Карфаген", Три создаст (воссоздаст) истинное человечество и истинную церковь. Данте это предчувствовал, предзнал, Данте в это верил.
Так ли, Дмитрий Сергеевич? Быть может, это Вы знаете, чувствуете, верите, именно Вы, а не Данте?
Но даже если это и так, и религией величайшего ересиарха была всего лишь чужая жена Беатриче Портинари, обожествленная поэтом до образа Богоматери, а числовая магия его созданий только лишь восстанавливала из полунебытия античные премудрости, Мережковский же в ослеплении переадресовал средневековому мудрецу собственные иллюзии, - даже если и так, все равно эта "трагическая ошибка" дела не меняет. По-своему именно Мережковский понял Данте лучше всех, вернее всех, глубже всех. Ибо был не исследователем и даже не переводчиком избранных фрагментов писаний Алигьери, хотя, не пустившись в соревнование созвучий, перевел иные места из "Комедии" точнее и понятнее Лозинского, а со-верующим, со-творцом новой церкви.
Книга о Данте разделена автором на две части. (Своего рода тоже символ: Данте в жизни и Данте в творчестве - зачастую антагонистичны, еще: творчество против жизни, еще: творчество против творчества, еще: "Божественная комедия" против "Пира" - всё два. Но и Три - та же, в конце концов, "Комедия". ("В каждом человеке есть два человека: он сам и двойник его, с его же собственным, но отраженным и опрокинутым, как в дьявольском зеркале, противоположным лицом.
Ах, две души живут в моей груди!
Хочет одна от другой оторваться...
Нет, обе хотят в смертном бою сойтись. "Две души" и в Данте живут..." (С. 219);
но:
"Каждым биением сердца, каждым дыханием, каждым тройным созвучием стихов - терцин (terzina, значит "тройной - ТРОИЧНЫЙ стих") и всем исполинским тройственным зодчеством Комедии - Адом, Чистилищем, Раем - Данте повторяет бесконечно, бесчисленно одно единственное: ТРИ; не Отец - Один; не Отец с Сыном - два, а Отец, Сын и Дух - Три. Это пережить, СДЕЛАТЬ, и значит узнать - увидеть будущего Данте, чтобы с ним, погибавшим и спасшимся, и нам, погибающим, спастись; потому что, может быть, не только в спасаемых, великих Святых, но и в погибающих, великих грешниках, таких, как Данте и мы, совершается вечное движение Духа, от Иисуса к нам" (С. 262). )
В первой, "Жизнь Данте", о жизни не сказано почти ничего конкретного, - она вся о поэзии, о символизме великого флорентийца. Во второй, "Что сделал Данте", - почти ничего конкретного о том, что же сделал итальянский поэт, - она вся о неуловимом: о символизме, о духе, о единственности великого флорентийца, о полной его противоположности другим титанам культуры: Леонардо, Шекспиру, главное - Гете.
Данте или Гете, "Божественная комедия" или "Фауст" - можно и так определить главную тему книги Мережковского. Ведь что ждет нас за гранью - ад/рай или воскресение мертвых - как сказал бы Пушкин, "дьявольская разница". Данте (по Мережковскому) весь - воскресение ВСЕХ мертвых; Гете - спасение единственной души. Что может быть противоположнее?..
Но и то правда, что "...на той высоте, которой он (Данте. - В.Р.) достиг, все человеческие слова кончаются" (С. 263). А то, что говорит Гете нам, грешным, все-таки доступнее. Но ведь правда и то, что без Данте Гете просто не было бы, не могло бы быть.
Так что же сделал великий флорентийский изгнанник? Если бы можно было это так вот просто рассказать!..
А что же сделал он, согласно книге Мережковского?
"Что сделал прошлый, или что сделает будущий Данте? Вечный религиозный опыт - догмат о Троице - он раскрыл или раскроет по-новому, "не для созерцания, а для действия". Новое тут именно в том, что догмат этот всегда открывался в созерцании, и только у Данте впервые открывается во всемирно-историческом действии...
Три исторических муки - Голод, Войну и Рабство - утоляют Трое: Отец, Сын и Дух.
Хлеб - от Отца...
Мир - от Сына...
Свобода - от Духа...
Кажется, чуткому уху слышно, как бьется сердце Данте - сердце будущего мира: "Мир, Хлеб и Свобода; Отец, Сын и Дух - Три!" Но... люди не слышат, вот уже семь веков, и сколько еще веков не услышат, передаваемого Данте из прошлого в будущее самого непонятного для них, неизвестного и как будто ненужного слова, а на самом деле единственно нужного и единственно спасающего: Три" (С. 268).
Мережковский да поможет нам услышать его.